Первых самоедов я встретил 26-го марта [1843 года] на Енисее, в поселении Игарском. Их называли Юраками, но это были Енисейские самоеды Байского рода [лесные энцы]. Они производили очень приятное впечатление. Одетые с головы до ног в превосходные двойные меховые рубахи, они являлись как бы броненосцами, медные снеговые очки казались забралом, а огромный пришитый башлык надежным шлемом, который по временам откидывается назад и обнаруживает находящиеся под ним и тесно прилегающие к голове шапочки из нежных телячьих шкурок.
Богатый медный пояс вожака, неизменное копье в 3 сажени длины для управления северными оленями, висящий рядом лук на санях, и лыжи под исподом санного сидения дополняют вооружение. Впечатление это усиливалось как бы военным порядком и однообразием вооружения. Большею частью они сидели на санях, поджав под себя обе ноги или держа одну из них наготове на полозьях.
Из дневника А. Ф. Миддендорфа
В старину всех энцев — представителей очень малочисленной коренной народности Восточной Сибири, проживавших по берегам Енисея на территории современного Таймырского Долгано-Ненецкого района Красноярского края — называли енисейскими самоедами. Ученым и сегодня известно о них достаточно мало.
Впервые энцы упоминаются в рукописном сборнике XV–XVII веков «О человецех незнаемых на восточной стране и о языцех розных», хранящемся в Российской национальной библиотеке Санкт-Петербурга. Историки считают, что молгонзеями там как раз и названы энцы из рода Муггади (Могади, Монгкаси), жившие в то время в долине реки Таз. На берегах ее притока, речки Мангазейки, в 1601 году был основан легендарный сибирский город Мангазея, превратившийся позже в Мангазею златокипящую. По одной из версий, и речка, и город обязаны своим названием тем самым энцам из древнего рода Муггади.
Сами они исторически разделяли себя на две территориальные группы: тундровых и лесных жителей. Первых в русских источниках называли хантайскими самоедами — они кочевали в основном в тундре, летом пасли оленей между реками Енисей и Пура, зимой уходили на юг в лесотундру, к озеру Пясино, а ясак (пушной налог) платили в Хантайское зимовье, основанное по указу царя еще в 610 году. Другим большим племенем тундровых энцев были авамские самоеды, называвшие себя нджа-танс’а (дикая орда) и платившие ясак в вамское казенное зимовье (ныне поселок Усть-Авам), известное историкам с 1636 года.
Лесных энцев называли карасинскими самоедами, потому что кочевали они в лесах между Игаркой и Дудинкой, а ясак платили в Карасинский станок, что стоял на Енисее. Кстати, слово «станок» часто добавляли к названиям сибирских поселений, в которых располагались почтовые станции (станы). Их жителям вменялось в обязанность развозить по округе привозимую по Енисею почту.
Энцы именовали себя по-разному: эньчо, сомату (из тундры), эн-нэчэ, пэ-бай (из леса). Соплеменников из другого рода могли называть маду (сородичи по жене). Известный исследователь Севера и его народов Александр Миддендорф, например, расспрашивая однажды старшину энцев по имени Щеллома из рода Бай, отметил в своем дневнике:
При крещении ему дано было имя Гаврилы, потому что род их постоянно крестили. По его словам, они сами называют себя Ваё.
В общем, неразбериха с самоназваниями у этого народа происходила невероятная, буквально вводившая путешественников и ученых в ступор. Конец этому безобразию положил советский этнограф Григорий Прокофьев, предложивший в 1930 году называть данный этнос единым словом «энцы» — производным от «эннэчэ», что в переводе означало просто «человек». На том и точку поставили.
Гвозди — самый дорогой подарок
Основными занятиями энцев, как и всех северных народов, были добыча пушного зверя, рыболовство и охота на оленя. Пойманных копытных «просто человеки» приручали и вели кочевую жизнь, двигаясь за своим стадом. Оленей использовали и для перевозки грузов торговых и государевых людей — как вьючно, так и в упряжках. Именно энцев предпочитал нанимать Миддендорф для транспортировки своего оборудования. «В наши тяжело нагруженные нарты, — писал исследователь, — они впрягали по три северных оленя, очевидно требуя от последних слишком много. Возле каждой нарты усаживался возница на высоких санях, в которые впрягались два северных оленя. <…> Необыкновенная подвижность и суетливость их [энцев] весьма поражала в сравнении с остяками. Все делалось почти бегом. Едва только успеешь несколько остановиться, как уже каждый немедленно соскакивал, выколачивал полость и постелью саней, чтобы она оставалась сухою, и небольшою сабелькою, сделанною из рога северного оленя, соскабливал с упряжных ремней грязь, снег и лед».
Путешествующие по Сибири обращали внимание, что энцы никогда не делали на лицах и телах никаких татуировок, в отличие от других народов, но зато любили украшать одежду удивительно искусными яркими цветными вышивками. И это притом что они не могли, по утверждениям тех же ученых (например, академика А. Шифнера), различать половину основных составляющих спектра.
Все темноватые цвета они называют просто черным. Сначала я потешался над ними, когда они, рассматривая мою таблицу цветов, не умели отличать положительно желтый цвет ни от синего, ни от зеленого; <…> но впоследствии я перестал осмеивать такие явления, потому что даже мои добродушные и веселые самоеды не на шутку обижались этим.
Энцы — отменные резчики по дереву и кости, но не менее ловко они умели обращаться с металлом и мастерить оружие. «Луки свои, если они не были куплены у остяков, изготовляли сами; кроме того, считались хорошими кузнецами, которые сами делали наконечники копий и стрел, огнива и разные украшения, а потому они были очень падки на железо и гвозди. <…> Железо на Таймыре так ред- ко, — вспоминал Миддендорф, — что благодаря двум-трем гвоздям я сделался благодетелем Асинца, которого постигло несчастье, выраженное в том, что он не мог отыскать выпущенную им последнюю стрелу».
Некоторые ученые считали, что стрелками энцы были неважными, не в пример тем же остякам, однако крупнейший российский исследователь Сибири XVIII века Герхард Миллер утверждал обратное:
Среди самоедов Туруханского уезда самыми ловкими в стрельбе являются хантайские — они превосходят в этом юраков [ненцев]. Замечено, что, когда юраки нападают на хантайских, они всегда, даже если хантайские уступают им в численности, по большей части оказываются убитыми.
По словам ученого, юракские самоеды были совершенно дикими и занимались грабежами, особенно в нижнем течении Енисея, где кочевали тундровые энцы, и когда нападали на стойбища, обозы и русские зимовья, энцев всегда убивали, а русских только связывали и оставляли лежать на земле.
Особенности национального характера
Все энцы вплоть до XX века жили в традиционных конических чумах. Установкой этих жилищ и разведением очага занимались исключительно женщины.
Топливо до того наполняет чум дымом и едким чадом, — писал заезжий путешественник, — что глаза суживаются в крошечную щелку, мускулы в лице судорожно сжимаются, и дарвинианец смело мог бы доказывать, что от этого-то и происходит монгольская форма глаз.
Кстати, до конца XIX века в энецких семьях практиковались многоженство и левират — древний обычай, согласно которому овдовевшая женщина имела право снова выйти замуж только за ближайшего родственника умершего мужа. Чтобы жениться, мужчина должен был уплатить родителям невесты калым, который часто собирали всем племенем.
В чумах рождалось и взрослело потомство. Миддендорф, проживший несколько месяцев вместе с авамскими самоедами, вспоминал:
Маленькие дети лежали голыми перед огнем, в чуме, на небольших шкурах; водяной мох (Sphagnum) принимал в себя нечистоты. Мешки из шкуры налима висели наготове для укладки в них детей на время похода. Дети, которые были постарше, носили штанишки, около паха также обшитые кольцами, а на шее разные жестяные украшения и стеклянные бусы. Они удовлетворяли естественные потребности свои в чуме, на глазах перед всеми. Мальчики постарше приятельски боролись между собою <…>. Сам отец нередко укачивал детей [чтобы уснули].
Молодые энецкие девушки считались «красивее молодых лапландок», но с возрастом внешность их сильно менялась. По мнению европейцев — вследствие тяжелых условий жизни: «Старухи были отвратительно дурны собою».
Исследователи, правда, отмечали, что тундровые энцы к своим женщинам относились по-доброму, но держали их в строгости:
Они [женщины] находились в таком подчинении, что не претендовали даже на водку, зато постоянно держали трубку в зубах.
(Увы, спаивание коренных народов Сибири началось еще в XVI веке с приходом на эти земли первых казачьих отрядов под предводительством атамана Ермака…)
Снаряжению «дикой орды» европейцы тоже отдавали должное — оно было лучше, чем у долган. Авамские энцы считались не только самыми богатыми среди самоедов, но и самыми искусными в обработке металлов: кроме оружия и капканов, украшений и бытовой мелочи, они изготавливали отличные железные курительные трубки, «а у самой богатой женщины была даже железная цепочка, служившая вместо ремня для “возжания” оленей и производившая в этой тундре такой же эффект, какой производит на наших балах самая роскошная бриллиантовая диадема».
Тундровые энцы, в отличие от лесных, противились крещению, плохо сходились с поселенцами, гордились своим богатством и всегда держались независимо. Они не боялись ни священников, ни уездного начальства, но ясак платили исправно. Известен случай, когда авамские самоеды бросили крупного чиновника из Туруханска и всю его свиту одного в тундре за то, «что он побарски обходился с ними, а, может быть, и колотил их». На дознании энцы сказали, что вернулись без чиновника, потому что голодали и «потому что эти господа не хотели поделить с ними свои ржаные сухари».
Самоеды против нации белых медведей
Северный климат и суровые условия жизни требуют обильной мясной пищи, поэтому традиционной едой энцев, понятно, были свежее или мороженое мясо, свежая рыба, юкола (сушено-вяленая рыба) и порса (рыбная мука).
Летом занимались охотой на диких оленей, гусей, уток и рыбной ловлей, а зимой питались домашними оленями и сделанными заготовками. Но к приходу весны все припасы часто бывали уже съедены, да и оленье стадо редело — тут семейство мог настигнуть настоящий голод. В рационе энцев в такие моменты появлялись волки, лисы, песцы и любая другая живность, которую удавалось поймать.
Один самоед выпросил у нас выброшенные нами кишки оленей, — писал один исследователь Севера, — которые уже целую неделю гнили возле нашего чума под лучами не заходившего солнца. Правда, месяца два спустя мы дорого бы дали, если бы сами могли съесть их.
Деликатесами у энцев считались уши, спинной и кишечный жир, кровь, вымя и печень оленя, которые съедали сырыми. По словам Миддендорфа, тундровые жители нередко «глотают даже часть пищи, содержащейся в кишечном канале, считая ее средством против цинги».
Странно, но в мире, где цингой тогда страдали чаще, чем простудой, растительная пища и мука, которую легко можно было выменять у поселенцев, спросом у энцев не пользовались. Только во время весеннего голода можно было встретить самоеда, «который откапывал и съедал в сыром виде корни».
Издревле энцы исповедовали шаманизм, но с приходом в Сибирь русских поселенцев часть народа перешла в православие, в основном лесные представители. Жители же тундры до конца XIX века сопротивлялись христианизации, ну а после 1917 года вопрос отпал сам собой. Однако в отдельных источниках можно найти ссылку на некоего старшину одного из племен авамских самоедов, кочевавших в Приенисейских тундрах, по имени Нгоаро Трудагин. При крещении священник дал ему новое имя — Иуда Уксусников. Этот энец, по словам очевидцев, успешно управлял довольно большим племенем из двадцати чумов, был богат, хитер ипрекрасно уживался как со своимишаманами, так и с официальными властями. Как говорится, ласковый теленок от двух маток сосет — и не на такие жертвы пойдешь ради блага народа… Уклад энцев был богат национальными обычаями. Например, всякий, кто являлся к хозяину убитого на охоте животного во время разделки туши, получал право не только на долю мяса, но и на часть шкуры. Не успел — не получал ничего. Этим пользовались хитрецы и неудачники, ходившие по пятам за хорошими охотниками.
Голову убитого оленя энцы и гостившие у них иноверцы должны были съедать только в сыром виде. Иначе духи могли разгневаться. Или, например, запрещалось бросать кости съеденного оленя собакам — кормить их можно было только мясом и потрохами.
Тундровые энцы никогда не водили своих оленей к побережью Карского моря, считая, что «там бродят белые медведи целыми стадами». Они говорили о косолапых «как об особой нации, умеющей удержаться в своей стране. Если вышлешь туда 8 человек, то белые медведи немедленно высылают против них 12 человек своей братии». Был у энцев и собственный промысловый календарь, где каждый месяц фиксировал род их занятий. Так, например, март назывался «месяцем охоты на дикого оленя» (сойдадюнгуладир). Апрель — «рождением первых телят оленя» (надииро). Май — «рождением последних телят оленя» (надидири). Июнь — «ловлей рыбы» (наардири). Август — «рождением птенцов» (кануирио) у тундровых энцев и «месяцем лебедя» (дедюдир) у лесных. Сентябрь — «оленьим гоном» (отудайдир). Октябрь — «месяцем, когда олень сбрасывает рога» (могодиирио). Ноябрь — «скрадыванием и загоном дикого оленя» (кэдэроирио). Остальные четыре месяца, на которые приходился период пушного промысла (а им энцы почти не занимались), понятное дело, отражения в календаре не нашли.
«Мертвые души» в сибирском варианте
К сожалению, начиная с основания легендарной Мангазеи численность энцев неуклонно сокращается. Постепенно и безвозвратно исчезает самобытность этого народа, забываются язык, уклад жизни, обычаи и верования.
Хотя данные ученых разнятся, общая картина выглядит удручающе. По мнению крупнейшего советского этнографа Бориса Долгих, численность энцев в XVIII веке превышала три тысячи человек. Согласно переписи 1838 года, на которую ссылался Миддендорф, энцев насчитывалось уже 999, при этом, например, среди рода Бай на 109 мужчин приходилось только 30 женщин.
Но даже эти цифры, по всей видимости, сильно завышены. В своей книге «Коренные жители Сибири» Александр Миддендорф пишет об удивительной встрече, в результате которой получил огласку невероятный факт:
В чрезвычайной ненадежности этой переписи [1838 года] я убедился при сравнении ее с прежнею переписью 1834 года. Даже крещеные остяки сами жаловались мне, что главный священник их внес указанных ими покойников [в перепись] только в виде исключения.
Не верить Миддендорфу оснований нет: «мертвые души» появились еще до публикации знаменитой книги Гоголя, только в сибирском варианте! Цели Чичикова мы помним, а вот зачем покойники понадобились «главному священнику» — непонятно. Может, чтобы пустить пыль в глаза епархиальному начальству: стараюсь, мол, крещу самоедов этих денно и нощно, приход увеличиваю, креста не покладая!
Так или иначе, но к концу ХIХ века, по официальным данным, энцев в России осталось только 477 человек. По переписи 1926 года в СССР проживало 376 энцев, в 1989 году — 209 записанных по паспорту (по опросным листам — 340). В 2002 году в России официально насчитывалось всего 237 представителей уникального народа, а в 2010-м — 227.
Будем надеяться, что этот самобытнейший, хотя и малочисленный этнос все-таки сохранится и продолжит свою историю в веке нынешнем …
