В центре Норильска стоит изба, известная каждому горожанину. Маленькое деревянное строение странно выделяется на фоне позднесоветской архитектуры. Это первый дом Норильска, поставленный Николаем Урванцевым.
Попробуйте быстро назвать пять самых известных советских полярников? Шмидт, Папанин, Ляпидевский… Николая Урванцева, к сожалению, не многие вспомнят в этом ряду. А между тем этому человеку принадлежат огромные заслуги в изучении и освоении полуострова Таймыр и архипелага Северная Земля. Он считается основателем Норильска и Норильского промышленного района. Почему эта фамилия в советское время не прогремела на всю страну, да и поныне известна в основном геологам да норильчанам? Ответ кроется в биографии Николая Николаевича. Немало времени обладатель ордена Ленина провел в бараках ГУЛАГа…
Родился будущий отец Норильска в нелегком 1893 году (после прокатившегося по России «царь-голода» 1891—1892 годов) в купеческой семье в заштатном городке Лукоянове Нижегородской губернии. Тогда там было немногим больше двух тысяч жителей. Уже в детстве мальчик, который начал проявлять способности к наукам, видимо, понимал, что такое место не для него. Вначале родители отправили его во Владимирское реальное училище. Оканчивая его, Урванцев мечтал продолжить обучение в Москве. Но за эти несколько лет отец Николая разорился и не мог позволить себе оплатить учебу сына. К тому же, по свидетельству исследователя В. Долгова, он был старовером, человеком крутого нрава, и отношения оставляли желать лучшего. Так что юный Урванцев принял приглашение своего дяди и уехал жить к нему в Сибирь. Там было гораздо проще поступить в недавно созданный Томский технологический институт. Так он первый раз проявил жесткость и самостоятельность, поставил профессию и дело выше привязанности к близким и бытового ком- форта — подобным образом он будет вести себя всю жизнь.
Извилистый путь на Таймыр
Томский институт Николай окончил в 1918 году. К этому времени он перевелся с механического факультета на горное дело и получил диплом горного инженера. В этом месте его советская и реальная биографии расходятся. Во времена СССР бытовала такая версия: Урванцев сделал выбор, а затем и заболел Арктикой под влиянием лекций известного ученого Владимира Обручева, автора романов «Земля Санникова» и «Плутония». А исследовать Таймыр его послал Ленин. На деле все было не совсем так.
В институте Николай познакомился с однокашником Александром Сотниковым, выходцем из семьи купцов, живших на Таймыре. Сотниковы первыми пытались разрабатывать таймырские месторождения полезных ископаемых, добывать уголь и медь. Практичный Урванцев понял, какой потенциал кроется за рассказами его товарища. Сотников тоже был амбициозным человеком и наверняка втайне мечтал восстановить семейную «империю» (когда-то они практически безраздельно властвовали на полуострове и вели там монопольную торговлю). Молодые люди побывали на Таймыре на геологической практике в 1915 году и постепенно пришли к мысли организовать полноценную экспедицию в его неисследованные уголки. Пока они обдумывали эти планы, в России произошла революция и началась Гражданская война, которые обеспечили истории драматические повороты.
К власти в Сибири пришел Александр Колчак, который решил бросить силы на разработку Северного морского пути. Освоение его ресурсов могло стать ключом к победе над большевиками. У вчерашних студентов оказалось очень много общего с адмиралом: увлечение Арктикой, многосторонний интерес к науке, презрение к бытовым трудностям… Более того, Колчак фактически вырос на Обуховском сталелитейном заводе в Санкт-Петербурге, где работал его отец, и в юности чуть было не стал сталеваром. Временное правительство Колчака профинансировало первую экспедицию Урванцева и Сотникова на Таймыр, которая должна была разведать транспортные и промышленные перспективы края … Дальше события развивались стремительно. После возвращения с полуострова стало ясно, что белые вскоре потерпят поражение. Сотников пошел за Колчаком и дальше, возглавлял казачий дивизион, скрывался от красных в тайге, успел опубликовать в 1919 году брошюру, посвященную разработке Норильского (Дудинского) каменноугольного месторождения, и был расстрелян большевиками весной 1920-го. А Урванцев, мобилизованный в белую армию скорее принудительно, бежал из нее. Он был арестован чекистами и несколько месяцев просидел в тюрьме, но затем сверху пришел приказ освободить ценного специалиста и направить его для работы на Севере — уже в пользу новой власти…
Никель и другие открытия
Работа геолога в самом начале XX века была не в пример тяжелее нынешней. Это сейчас к услугам ученых спутниковые карты, GPS-навигаторы, вертолеты … Урванцеву и членам его экспедиции приходилось самим строить лодки для сплава по таймырским рекам и укрытия для стоянки, ставить посреди тундры астрономические пункты (для обозначения координат), проводить наблюдения и измерения, пользуясь самыми примитивными приборами, шить походную одежду и обувь. То и дело к людям подкрадывались белые медведи. Из-за пурги, которую порой пережидали в палатке по три дня, можно было бесследно потеряться в нескольких метрах от товарищей и замерзнуть насмерть. Но несмотря на нелегкую экспедиционную рутину, Николай находил время остановиться и полюбоваться безбрежной тундрой, караулящим добычу тайменем или стадом оленей, переплывающих реку. Его заметки об этом очень поэтичны. По окончании первой в таймырской истории экспедиции на вездеходах Урванцев сообщил встречающим, что привез редкого и опасного зверя. Оказалось, что он подобрал лемминга, держал в рукавице и кормил крошками драгоценных галет.
«В 1919 году я был командирован Сибирским геологическим комитетом в низовья Енисея на поиски каменного угля для Усть-Енисейского порта. Поиски охватили всю территорию правобережья Енисея между 68—70 градусами северной широты. В 1920 году при разведке там угля удалось обнаружить и месторождение медно-никелевых руд — Норильск I (а в 1926 году второе месторождение такого же типа — Норильск II)», — так сухо излагал события Урванцев в книге «Таймыр — край мой северный». Не было никакого момента истины. Содержание никеля в местных рудах он обнаружил еще в студенческой лаборатории, и дальнейшие поиски потихоньку доказывали его правоту, открывая все более впечатляющую картину таймырских богатств. Не все эти искания были удачными. Порой приходилось по четыре часа подниматься в гору («Спина у оленя слабая, веса человека не выдержит. Едешь, как на одноколесном велосипеде, балансируешь, посохом подпираешься, чтобы на бок не свалиться»), чтобы увидеть, что зеленая руда, к которой привел проводник-долганин, — бесполезный для промышленности малахит. Отчаивался ли он? Если даже такое и случалось, то сам об этом забыл. И потом, дела всегда были для него важнее эмоций. «Теперь промышленные перспективы вновь найденного месторождения — Норильского — приобрели особое значение. Непосредственное соседство крупного месторождения энергетического топлива и рудного месторождения в природе встречается нечасто. Однако все это богатство лежит далеко на севере, за полярным кругом, под 70-м градусом северной широты. Неизвестно, возможна ли здесь организация крупного промышленного предприятия. Каковы будут условия его разработки? Такого опыта ни у нас, ни за рубежом еще не было», — вспоминал он в 1978 году.
Не искупить только безвинной пролитой крови…
В книге «Таймыр — край мой северный» ни слова про Колчака, про Сотникова … Впрочем, издания тех лет об освоении Севера отличаются вольным обращением с фамилиями. Помимо открытия норильских месторождений, один из самых ярких эпизодов биографии Николая Урванцева — экспедиция с полярником Георгием Ушаковым на Северную Землю. Она продолжалась целых два года (1930—1932) и впервые нанесла на карту контуры труднодоступного архипелага. Это было крупнейшее географическое открытие XX века, которое стерло с карты мира последнее белое пятно! Но в некоторых версиях книги Ушакова «Два года на Северной Земле» вы не найдете упоминаний об Урванцеве. Ведь на момент их выхода Николай сам стал «изменником родины» и оказался за колючей проволокой — ему припомнили знакомство с Колчаком…
В 1938 году Урванцев, ставший к тому времени доктором наук и замдиректора арктического института, был осужден на 15 лет лагерей за «контрреволюционную деятельность». Затем освобожден, затем снова осужден … Большую часть срока Урванцев отбывал в Норильлаге, на стройке того самого металлургического комбината, основы которого заложили его экспедиции. К счастью, начальник строительства Авраамий Завенягин по достоинству ценил таких специалистов, не делая в это смутное время особых различий между зеками и вольнонаемными. Геолог продолжал заниматься делом своей жизни и в лагере, и выйдя из него в 1945 году. В сороковых годах он принимал участие в поисках урановых руд для создания советской атомной бомбы, совершил очередную экспедицию по реке Пясине. С Севера уехал только в конце 1950-х, когда вышел на пенсию и стал работать в Ленинградском институте океанологии. В советское время все «идеологически неверные» детали его биографии не афишировались. «Нужно быть очень уж ограниченным человеком, чтобы ставить в вину (!) через много лет, когда на прошлое смотришь с высоты, даже службу — верой и правдой — кому бы то ни было… Не искупить только безвинно пролитой крови». Так Урванцев однажды ответил на вопрос о политической обстановке, в которой ему приходилось работать в течение жизни.
Елизавета Ивановна
И все это время рядом с Николаем Николаевичем была его жена врач Елизавета Ивановна. Познакомились они совершенно случайно за обедом, среди полузнакомой компании. «Она произвела на меня глубокое впечатление своим широким пониманием экономического значения Сибири», — в свойственной ему немного книжной манере говорил Урванцев автору документального фильма где-то в 1980-х. Примерно на шестой минуте знакомства он сообщил Елизавете и окружающим, что он на ней женится, мол, «это дело решенное».
При этом избранница оказалась замужем — за человеком, прикованным к постели неизлечимой болезнью. Да и у Урванцева были жена и ребенок … Вскоре состоялось несколько серьезных разговоров, после которых оба развелись и вступили в новый брак. Первого мужа Елизавета Ивановна не бросила: восемь лет, до самой своей смерти, он лежал в квартире Урванцевых. Она заботилась о нем и в это же самое время помогала добывать оборудование и продовольствие для экспедиций Николая Николаевича, уезжавшего на несколько месяцев или даже лет. Для этого однажды продала свою единственную шубу. Сама она тоже побывала как минимум в двух экспедициях, плавала на ледоколе, ездила на собаках, ночевала в палатке под вой пурги. А в 1931 году, когда Урванцев был на Северной Земле, она узнала, что из Ленинграда в Арктику полетит немецкий дирижабль
«Граф Цеппелин». В шесть утра она купила на рынке свежей земляники и поехала на аэродром. Он был окружен несколькими рядами оцепления, но Урванцева перелезла через забор, поймала каких-то высокопоставленных чиновников и передала мужу посылку… Это она потом добилась его временного освобождения из лагеря — ходила и ходила по инстанциям, и даже стальные чекисты пасовали перед ее решимостью.
Умерли супруги почти одновременно, в 1985 году, прожив вместе больше 60 лет. Почти до самого конца сидение перед телевизором они называли непростительным, в свободное время прыгали в старенькую «Волгу» и уезжали куда-нибудь за несколько сотен километров от ленинградской квартиры. Уже пожилыми они не раз бывали в разросшемся вширь и ввысь Норильске. Там их и похоронили — под одной бетонной плитой, такой же скромной, как те па- латки, избушки и комнаты в коммуналках, где им довелось жить. За несколько лет до смерти у них взял совместное интервью Анатолий Львов. «Что не удалось в жизни?» — спросил он у супругов.
«Не открыл еще одного Норильска, поюжнее. ftне кажется, он есть, в районе Курейки», — ответил Николай Николаевич. «Мало пользы принесла. Меня это беспокоит, волнует: не обленилась ли?» — добавила Елизавета Ивановна.
