Цирк невыносим для меня своей ненастоящностью. Мне не везло и я всегда сидела там близко к арене. Поэтому видела все эти потрепанные трико, недостающие то там то здесь блёстки, слишком напудренные лица и навсегда приделанные к ним профессиональные улыбки усталых людей; зверей, замученных дрессировкой, клетками и постоянными разъездами… А клоуны? Почему это должно быть весело? Почему я должна всё это любить?
После представления тот же автобус. Вечер, уже темно и краснеть можно сколько угодно, никто не увидит. Мы разговаривали всю дорогу и я даже готова была полюбить этот дурацкий цирк, но не успела – приехали.Мне 12. 6 ноября. У меня в зале было специальное поздравительное место на стене, куда можно было кнопочками что хочешь прикалывать, и к каждому празднику я делала там нечто вроде стенгазеты с поздравлениями всей семье. Именно этим я и занималась в тот вечер. Завтра праздник, мама на кухне что-то готовит. Правда, надо будет идти на демонстрацию, мёрзнуть часа два. Зато вечером обязательно будет что-то вкусненькое, тортик или пирожные.
Папа пришёл с работы со странным лицом и прошел на кухню, стал маме что-то негромко рассказывать. Двери в кухню у нас не было, в зал – открыта. Я подбираюсь к ней поближе, лбом в холодную стену. Слушаю.
Про него. Того самого мальчика. Первый день каникул. Он вышел с другом во двор. Во дворе — дом под снос. Жильцы выехали, а дом всё не ломали, и он рушился потихоньку сам. Туда обожали лазить мальчишки. Так было и в тот день. Малышня пролезла через окно и копалась там. Вдруг начала обрушиваться какая-то балка. Он с другом бросился через то же окно, они подсаживали мальчишек и те смогли вылезти, друг успел выбраться сам. А он нет.
Восьмого похороны. Мама спросила – почему восьмого, хоронить положено на третий день, а это получается – завтра. Так ведь завтра – праздник, не разрешили.
Праздник. Завтра.
А его уже два дня нет.
Он умер.«Сердце бьётся тогда, когда надо бы разорваться…»Я не знаю, что это было. Может быть, моя первая любовь. Возможно. Скорее всего. Иначе почему каждый год в начале ноября так щемит сердце.
Прошло уже много лет. А я до сих пор вижу, как он машет мне рукой и улыбается. Нельзя рассмотреть глаза – слишком яркое солнце, он щурится. На нем невыносимо белая рубашка и красный галстук. Вечером последний костер и завтра мы разъедемся по домам.
После представления тот же автобус. Вечер, уже темно и краснеть можно сколько угодно, никто не увидит. Мы разговаривали всю дорогу и я даже готова была полюбить этот дурацкий цирк, но не успела – приехали.Мне 12. 6 ноября. У меня в зале было специальное поздравительное место на стене, куда можно было кнопочками что хочешь прикалывать, и к каждому празднику я делала там нечто вроде стенгазеты с поздравлениями всей семье. Именно этим я и занималась в тот вечер. Завтра праздник, мама на кухне что-то готовит. Правда, надо будет идти на демонстрацию, мёрзнуть часа два. Зато вечером обязательно будет что-то вкусненькое, тортик или пирожные.
Папа пришёл с работы со странным лицом и прошел на кухню, стал маме что-то негромко рассказывать. Двери в кухню у нас не было, в зал – открыта. Я подбираюсь к ней поближе, лбом в холодную стену. Слушаю.
Про него. Того самого мальчика. Первый день каникул. Он вышел с другом во двор. Во дворе — дом под снос. Жильцы выехали, а дом всё не ломали, и он рушился потихоньку сам. Туда обожали лазить мальчишки. Так было и в тот день. Малышня пролезла через окно и копалась там. Вдруг начала обрушиваться какая-то балка. Он с другом бросился через то же окно, они подсаживали мальчишек и те смогли вылезти, друг успел выбраться сам. А он нет.
Восьмого похороны. Мама спросила – почему восьмого, хоронить положено на третий день, а это получается – завтра. Так ведь завтра – праздник, не разрешили.
Праздник. Завтра.
А его уже два дня нет.
Он умер.«Сердце бьётся тогда, когда надо бы разорваться…»Я не знаю, что это было. Может быть, моя первая любовь. Возможно. Скорее всего. Иначе почему каждый год в начале ноября так щемит сердце.
Прошло уже много лет. А я до сих пор вижу, как он машет мне рукой и улыбается. Нельзя рассмотреть глаза – слишком яркое солнце, он щурится. На нем невыносимо белая рубашка и красный галстук. Вечером последний костер и завтра мы разъедемся по домам.
Отрывок из автобиографии Максаковой Людмилы.
Предыдущую часть можно найти здесь
