Перед нами частное письмо, написанное Д. Ф. Раковым, членом ЦК партии эсэров, одному из его товарищей, жившему в Париже. Письмо это не предполагалось автором для напечатания. Письмо было написано Раковым, когда он уже прибыл из Сибири в Прагу. Под письмом дата — 23 декабря 1919 года.
Раков был арестован в день или, лучше сказать, в ночь государственного переворота в Омске 18 ноября 1918 года, поставившего у власти Колчака. До 21 марта 1919 г. он сидел в нескольких тюрьмах Омска под угрозой расстрела. В тюрьмах ему пришлось наблюдать и переживать самые дикие ужасы.
Сперва Раков попал в гарнизонную гауптвахту. Это была холодная камера без печи, и все имущество Ракова состояло из пальто и фуражки. Всего заключенных было 30 человек. Это были солдаты так называемой «Народной Армии». Скоро «из отряда Анненкова привели двух высеченных распаленными шомполами крестьян и одного железнодорожного рабочего. Через неделю они исчезли: их расстреляли где-то на берегу Иртыша«. Раков сидел в этой тюрьме месяц «без теплой одежды, без белья, жестоко страдал от холода, грязи и насекомых всех родов и видов, которых так было много, как нигде«. 17 декабря Ракова перевели в другую гауптвахту, которая до тех пор была необитаема. «Лишь за несколько часов до нашего прихода, — пишет Раков, — там затопили печи. Я до сих пор без ужаса не могу вспомнить этой гауптвахты. Камера имела аршина 4 в длину и столько же в ширину. Маленькое окно, сделанное у самого потолка, покрылось столь густым слоем льда и снега, что совершенно не пропускало света; ламп никаких не было; приходилось день и ночь сидеть в полной темноте. На грязные нары поместилось 7 человек; лежать можно было лишь на боку, и то с большим трудом. Уборной не было; выводили под караулом прямо на двор. Главное, недоставало воды не только для умыванья, но и для питья. Сплошь и рядом приходилось в котелок набирать снегу на дворе и растаивать его в печке. Вы представьте, что за питье получалось, если вспомните, что двор вместе с тем служил нам и уборной«.
Не мудрено, что Раков запросился о переводе в гарнизонную гауптвахту, в которой он сидел сначала. Это ему и удалось. А оттуда 3 февраля он попал в тюрьму. Вот описание этой тюрьмы. «На первый взгляд обычная тюремная обстановка. Изредка со двора доносятся ружейные выстрелы. Оказывается, военный караул открывает стрельбу по всякому, кто полезет открывать форточки, подойдет к окну. Накануне была так убита наповал женщина-уголовная. В тюрьме свирепствует тиф. Тюрьма рассчитана на 250 чел., и в мое время сидело около тысячи… В подвальном этаже всегда лежало трупов 30-40: тюремная администрация просто не успевала хоронить умирающих». Среди заключенных «особенно удручающее впечатление производили солдаты, арестованные за участие в большевистском восстании 22 декабря. Все это молодые сибирские крестьянские парни, никакого отношения ни к большевикам, ни к большевизму не имеющие. Тюремная обстановка, близость неминуемой смерти сделали из них ходячих мертвецов с темными землистыми лицами. Вся эта масса все-таки ждет спасения от новых большевистских восстаний«.
«К смертной казни приговаривали пачками по 30-50 человек, расстреливали 5-10 в день. Некоторым по месяцу, по два приходилось ждать исполнения приговора… Сидеть приходилось с людьми, которые от пережитых страданий, стали полусумасшедшими». В тюрьме сидел латыш. «Он не большевик и большевиком никогда не был. Его специальность — птицеводство… При Советской власти его невеста поступила на Омский вокзал кассиршей. Чтобы быть ближе к невесте, он поступил офицером железнодорожной милиции. После свержения Советской власти его арестовали, но через несколько дней освободили. После колчаковского переворота его снова арестовали, но 22 декабря большевики его освободили. Недели две он спокойно прожил у своей невесты. Его арестовали анненковцы. Привели в свой штаб. Там начальство приказало всыпать ему «сорок горячих». Несчастный юноша выдержал 17 ударов и потерял сознание. Пришел в себя, лежит на полу, а над ним болтается приготовленная уже петля. Ищет чем-нибудь покончить с собой. Нашел кусок стекла, стал резать руку, чтобы перерезать вену. Стал терять сознание. Приходит в себя утром. Весь окровавленный. Даже анненковцы не решились его повесить, а отправили в тюрьму. Он целыми днями лежит, страдает головокружениями. Рядом с моей одиночкой, в которую меня потом засадили, сидит железнодорожный рабочий Медведев, с больным горлом, куда вставлена была серебряная трубочка. Нужно сказать, что в Колчаковщине всякий рабочий непременно большевик и злостный заговорщик. Шел этот Медведев с товарищами по улице Омска. Неожиданно налетели красильниковцы и «прямым сообщением» направились в Загородную Рощу. Рабочих там пустили вперед, взяли ружья на прицел, раздался залп. Или пуля пролетела мимо Медведева, или он упал раньше залпа, только он очутился не раненым. Красильниковцы стали добивать мертвых штыками. Медведеву штыком разорвали горло и удалились. Несчастный с невероятными усилиями добрался до городской больницы. Недели через две узнали красильниковцы, что он спасся, потребовали, чтобы власти перевели его как «опасного большевика» в тюрьму. Медведев очутился в тюрьме и при мне числился за военно-полевым судом. Трудно вообразить, что представлял из себя этот Медведев. Однако суд приговорил его к смертной казни».
Через некоторое время солдатский караул в тюрьме сменился казачьим. «Стрельба по окнам тюрьмы с приходом казаков усилилась. Казацкие офицеры для своих стрелков просто устроили спорт на меткость, спорт, имевший своими последствиями кровавые жертвы. Тиф не ослабевал, а усиливался. Люди погибали десятками ежедневно».
22 декабря 1918 г. в Омске произошло восстание. Повстанцы овладели тюрьмой и выпустили оттуда заключенных. Но скоро восстание было подавлено, и началась дикая расправа. «Убитых в связи с событиями 22 декабря было бесконечное множество, во всяком случае, не меньше 1.500 человек. Целые возы трупов провозили по городу. Пострадали главным образом солдаты местного гарнизона и рабочие… Омск просто замер от ужаса. Боялись выходить на улицу, встречаться друг с другом… На обрывистом берегу Иртыша наткнулись на три безобразно скорчившихся, обледенелых трупа. Они были так изуродованы, что невозможно было узнать. Стали бродить по берегу, копать снег, нашли еще несколько таких же изуродованных трупов в позах чудовищных. По бороде узнали Фомина. Брудерер был так изуродован, что ясно никак не могли узнать его, пока не показали метки на его окровавленной рубашке«. Когда был арестован Б. Н. Моисеенко, «его стали пытать. Пытка продолжалась часов 6-7. Наконец его, измученного, просто задушили, а труп бросили в Иртыш».
А вот картина убийства: «Самое убийство представляет картину настолько дикую и страшную, что трудно о ней говорить даже людям, видавшим немало ужасов и в прошлом, и в настоящем. Несчастных раздели, оставили лишь в одном белье: убийцам, очевидно, понадобились их одежды. Били всеми родами оружия, за исключением артиллерии: били прикладами, кололи штыками, рубили шашками, стреляли в них из винтовок и револьверов. При казни присутствовали не только исполнители, но и зрители. На глазах этой публики Фомину нанесли 13 ран, из которых лишь две огнестрельных. Ему, еще живому, шашками пытались отрубить руки, но шашки, по-видимому, были тупые; получились глубокие раны на плечах и под мышками«.
В ночь на 1 февраля 1919 г. в Омске произошла новая попытка восстания, но была быстро ликвидирована. «Арестовали человек тридцать, между прочим двух женщин, привели в казармы, раздели донага и отдали офицерам на избиение… Били арестованных с особенным остервенением. Потом бросили, полумертвых, в холодную комнату. «Теперь, вероятно, их уже расстреляли?» — спросил кто-то из толпы. «Нет, мы их еще попытаем, — добавил рассказчик (дежурный по караулу), — и будем пытать до тех пор, пока они не выдадут главных заговорщиков».
21 марта 1919 г. Ракова, как эсэра, освободили, и он поехал во Владивосток. В своем письме он описывает некоторые ужасы, которые творились в тех городах, через которые он проезжал. Сибирские крестьяне восставали и нападали на колчаковцев. Тогда «генерал Розанов объявил, что за каждого убитого солдата его отряда будет неуклонно расстреливаться десять человек из сидевших в тюрьмах большевиков, которые все были объявлены заложниками… Расстреляно было 49 заложников в одной только красноярской тюрьме«… «В тюрьме воцарился неописуемый ужас. Начались самоубийства, массовые отравления заложников. Усмирение Розанов повел «японским» способом. Захваченное у большевиков селение подвергалось грабежу; мужское население или выпарывалось поголовно, или расстреливалось: не щадили ни стариков, ни женщин. Наиболее подозрительные по большевизму селения просто сжигались«.
«Рабочий не смел пошевелиться под страхом бессудного расстрела за малейшие пустяки. Экономическая же политика пресловутой кадетской государственности держала их на границе хронического голодания». Хозяйство страны приходило в ужасную разруху, и ничего не делалось для борьбы с этой разрухой. «Новая власть ничего не сделала, чтобы улучшить железнодорожный транспорт, наоборот, он ухудшился». «Вместо восстановления народно-хозяйственной жизни махровым цветом расцветала самая злостная спекуляция. Спекулировали все: от жандармов до министров включительно. К этому неизбежно вела правительственная и экономическая политика. Единственной творческой силой в Сибири являлась кооперация, но она не пользовалась расположением власть имущих… Хищничество, грабежи, взяточничество самое бесцеремонное — вот что составляло содержание работы всей правительственной машины«.
«В области управления пресловутая государственная мудрость сибирских кадетов не пошла дальше института земских начальников. Земельная политика не на бумаге, а на деле свелась к восстановлению полностью, без ограничения власти помещиков там, где таковые когда-то были, например, в Уфимской губернии». «Печати социалистической в Сибири нет. Всюду цензура. В Иркутске цензором состоял ни кто иной, как бывший до революции начальник Иркутского губернского жандармского управления«.
