8 марта 1968 года в Тихом океане, у Гавайских островов, на глубине 5000 метров затонула советская крейсерная ракетная подводная лодка К-129. Место гибели стало братской могилой для 98 членов экипажа. Безутешным было горе их семей — матерей, вдов, детей: они не похоронили любимых. Не опустили на воду венки.
24 февраля 1968 года К-129 ушла в автономное плавание. На 8 марта был назначен ее первый выход на связь с Москвой. Не случилось.
— Я узнала об этом сразу, но даже мысли не могла допустить, что они погибли, — вспоминала Ирина Георгиевна. — Мало ли какая неисправность… Мы тогда так верили в нашу технику: передовая ракетная лодка, на которую положена вся сила, вся мощь! О трагедии просто грех было думать.
Никто из друзей Саши Журавина не мог представить его мертвым. Жизнелюбивый, оптимистичный. Он не может утонуть, спасется, говорили товарищи, поддерживая его жену. А уж ей-то как не хотелось думать о плохом. Ее муж, ее любимый Саша, с которым она прожила нелегких, но таких счастливых 11 лет. Нет, он просто не имеет права оставить их с сыном! Ведь им так хорошо было вместе: Ира, Саша, их 8-летний Мишка.
В десятом классе москвичка Ирочка получила письмо от незнакомого мальчика из Риги, курсанта училища подводного плавания Саши Журавина. Потом выяснилось — это был друг ее брата, тоже будущего подводника. А тогда она приносила письма в школу, садилась на парту, читала вслух. Да еще и ошибки исправляла.
Переписка, редкие встречи на каникулах. Прошло 6 лет. Журавин стал офицером, Ирина оканчивала престижный Институт внешней торговли. Они поженились. И очень скоро Ирина испытала все «прелести» судьбы супруги моряка. Муж уехал служить в Севастополь, а ей после института нужно было отработать на Международном фестивале молодежи и студентов. Так, с разлуки, началась их семейная жизнь.
— Девчонка, конечно, я не понимала, что меня ждет. Была романтика! Тем более, еще за три года до свадьбы знала, что Саша станет моим мужем. Долго водила его. Чтобы понял, что, кроме меня, ему никто не нужен. А он так и не узнал, что это я его на себе женила.
11 лет прошли для Ирины под грифом «так положено»: съемные квартиры с хозяевами, захудалые домишки с мышами и крысами. В Севастополе офицерской жене места не нашлось, но потом работала везде. Города менялись, как пейзажи за окном поезда: Феодосия, Одесса, Владивосток, Петропавловск-Камчатский. Переезды, поиски работы, устройство ребенка в детский сад. Частые расставания с мужем. И ожидание, ожидание. Иногда по полгода, которые казались вечностью.
— Все ждали. Не я одна. Отправляла письма, посылки с луком и яблоками. Чтобы не было цинги, авитаминоза. Если была возможность повидаться, ехала. Зашла лодка в Ленинград, полторагодовалого ребенка под мышку — и туда.
Она знала, ради чего эти бесконечные проводы и встречи, одиночество и тоска по любимому. Саша был идеальным мужем, отцом. Любил делать подарки. Где бы ни жили — стремился к уюту. Душа компании. Кладезь анекдотов.
— Он спрашивал: почему ты меня не ревнуешь? А я кулак во рту зажму и молчу: знал бы ты, как ревную! Бабы-то за ним бегали. Собирается в ресторан на мальчишник звание чье-нибудь обмывать. Наглажу-напарю — идет самый красивый. А у меня на сердце кошки скребут. Саша ведь пижон был. Все шили форму в бесплатном ателье — он заказывал тужурку у частных мастеров. Только из адмиральской ткани. За деньги. Фуражки — особые. Баба Саша, хозяйка убогого полуразвалившегося дома, в котором мы жили, говорила: «Красивый муж — не твой муж». Поправляю ему костюм, а она: «Ухаживай, ухаживай, он сейчас по бабам пойдет». Но я никогда виду не показывала. Только гордилась им. Все 11 лет: мой — лучше всех.
За что судьба так наказала эту милую женщину, оставив в 33 года вдовой?
Той страшной зимой будто нарочно кто-то подстроил, чтобы все проблемы навалились одна на другую. Александр уехал на Камчатку — Ирина с сыном остались во Владивостоке. В городе не было воды. С чайниками, бидонами люди часами стояли в очередях у колонок — вода капала струйкой. Зная об этом, Саша звонил коллегам и просил помочь жене.
— Приходили незнакомые люди и говорили: давайте ведра, нам приказано принести воды. Без нее даже детей не брали в сад. И опять Сашины сослуживцы несли: это за Мишеньку Журавина. Потом я вела сына… Второго такого отца не было и нет! Уж как я своего папу боготворила. Но Саша был просто потрясающим! Его часть во Владивостоке и Мишин детсад находились рядом. После обеда офицерам положено 2 часа на сон. Все ложились, а Саша бежал в сад кормить сына, потому что он плохо ел. Если зимой выкраивался свободный час, забирал Мишку и шел с ним на каток.
Ирина никогда не упрекала мужа за неудобства, неустроенность. В конце концов супруги получили квартиру во Владивостоке. Потом на Камчатке. Жить им там, правда, уже не пришлось.
7 марта 1968 года во Владивостокском крайисполкоме, где работала Журавина, отмечали Международный женский день. Пришла с сынишкой. Общались, веселились. И вдруг у Иры ни с того ни с сего — истерика. Все внутри клокочет. Тело болит, разрывается на части. Журавиных отвезли домой, и сотрудники еще долго оставались рядом с Ириной. Истерика не прекращалась всю ночь. А наутро — пустота. Никаких эмоций.
— Я не могла понять, что случилось. Сын при мне, брат не в море. Значит, Саша… Думаю: ну откуда у меня такое сумасшедшее предчувствие беды?
На следующий день Ирина вышла на работу. Поговорила с одним, с другим. И вдруг поняла, что с ней общаются как-то необычно. С осторожностью, с особой теплотой.
Ни к командующему флотом Амелько, ни к члену Военсовета Захарову жену старпома К-129 и близко не пустили. Когда от последнего передали, что он не может принимать «всяких», Ирина разразилась диким криком: кто это здесь «всякие»? Не помогло. Правду сказал только друг семьи из политуправления: «Лодка не вышла на связь, но это еще ничего не значит. Мы надеемся, и ты надейся».
Легко сказать. Можно ли оставаться дома, ходить на работу, общаться, когда с любимым беда?! Ирина вылетела на Камчатку. В штаб.
Как это нередко бывает в жизни, тем злополучным походом К-129 подменила другую лодку. Экипаж только вернулся из автономного плавания и не должен был идти в следующее. А те, кто должен был, оказались не готовы: накануне приняли на грудь лишнего. Узнав о новом походе, капитан второго ранга Журавин примчался домой на лодке, шедшей во Владивосток на ремонт: повидаться с женой, сынишкой, отметить с ними день рождения. Последний…
Лодка должна была вернуться 5 мая. Командование ждало. Делала вид, что ждет, и Ирина. Но почему-то с каждым днем надежда угасала.
На поиски пропавшей К-129 сразу ушли корабли, улетели самолеты. Что было дальше, Журавина помнит плохо. Гибель мужа оставила тяжелый след на ее здоровье. Слезы душили и пять лет спустя, и двадцать, и тридцать. Будто только вчера узнала о беде.
Ей было всего 33. Могла еще выйти замуж. Быть счастливой? Вряд ли. Если 27 лет она рвалась на место гибели лодки, чтобы отдать последний долг мужу… Если на 30-ю годовщину катастрофы организовала для родственников подводников полет на Камчатку… Если через 31 год после трагедии добилась, чтобы всех членов экипажа наградили орденами Мужества… Если все эти годы не могла говорить о любимом без слез…
— Не было б сына — я бы точно не жила. Держали только Мишка и мама: не хотелось причинить ей боль. А в Мишке с тех пор засела болезнь… Жутко вспоминать. У меня отнялись ноги. Прилетел из Севастополя брат: посмотри, в какой Мишка обстановке, пожалей. И увез его на Черное море.
Теперь никто не мучил ее вопросами, на которые она не могла ответить честно. Берегла, хотела оградить сына от несчастья, забыв, что детей невозможно обмануть. «А почему папы долго нет?» — «Ты же знаешь, папа в море». — «Так долго в море не бывают. Они никогда так долго не был».
Ей казалось, это ложь во спасение. А мальчик все видел. И продолжал донимать расспросами: «Почему раньше все к нам приходили и смеялись, а сейчас плачут?» Учителя стали выговаривать: мальчик весь в себе, не может заниматься. Ирина надеялась, что в Севастополе сын отвлечется. Сама до последнего надеялась на чудо.
— Вернувшись, Мишка устроил истерику: «Почему ты уехала из Владивостока? Почему не ждешь папу? Папа из моря придет, он куда денется? Почему пришел контейнер с вещами?»
В конце мая 1968-го родственникам официально объявили о гибели К-129. Надежды не осталось. А бедная, измученная страданиями женщина продолжала врать и изворачиваться.
— Потом уже Мише девочка в школе сказала… Детский эгоизм, наверное… Не знаю, как сама бы дошла до этого — когда-то же надо было говорить. Но она меня опередила. Однажды он заявил: «Я давно знаю, что мой папа погиб». Спрашиваю: «А почему тогда задавал вопросы?» — «Тебя проверял. Хотел узнать, сколько ты будешь врать. И что еще наврешь»…
После гибели К-129 вышло постановление правительства: обеспечить всех жильем по избранному месту жительства, оплатить проезд; назначить детям пенсию — 72 рубля в месяц. Ирина Журавина вернулась в Москву. Государство заплатило за смерть мужа 1000 рублей, Мише за смерть отца — 500. (Для справки: ее зарплата в то время составляла 200 рублей, Сашина — 600).
— Я положила их на книжку и с 1968 года не трогала. Это были деньги за погибшего мужа… Как взятка… К которой я не могла притронуться…
В маминой однокомнатной квартире в Москве они полгода жили втроем с сыном. Здесь, в столице, никому не было никакого дела ни до Тихого океана, ни до К-129, ни до женщины с ребенком, которой негде и не на что жить: нет прописки — нет работы.
— Описать, как над нами издевались, невозможно. Надо было исходить тонны обуви, выплакать ведра слез, чтобы выбить квартиру. Прихожу, мне говорят: «Вот сидит капитан первого ранга, он уже 5 лет в Москве и еще без квартиры». — «Да? С удовольствием поменяюсь с его женой: пусть отдаст мне мужа, а я ей квартиру…» В военкомате начальник пенсионного отдела отвечал: «Личное дело офицера еще не пришло». Через полгода я не выдержала: «Вы меня простите, мне что, на панель идти? Ребенок должен учиться, его нужно одеть, накормить. За полгода личное дело можно было пешком донести».
Через два дня Журавиной позвонили: приходите за пенсией. Личное дело старпома давно было в Москве, но личная история его вдовы никого не волновала.
Больше полугода мужественная женщина ценой собственного здоровья выбивала квартиру. Потом устроилась работать. Жизнь налаживалась. Но боль трагедии не отпускала. Через четыре года Ирина слегла. 11 месяцев организм боролся с тяжким недугом — стрессы, нервные расстройства дали о себе знать. Думала, не выкарабкается.
В свидетельстве о смерти старпома Журавина в графе «причина» написано: признан умершим. А почему погиб? Вдова так и не узнала. Официального заявления никто не сделал. Друзья мужа, моряки, считают, что К-129 подрезала американская лодка. Но раздувать скандал было нельзя — Брежнев собирался с первым визитом в США. Во флоте никого не наказали. Даже перевели в Москву.
— Командир дивизии Дыгало после той трагедии стал главным редактором журнала «Морской сборник». Да и командующий флотом Амелько получил хорошую работу.
Когда погиб муж, нужно было жить ради сына, ради мамы. Но в 32 года не стало и Миши. Щедрый, душа нараспашку. Весь в отца: и внешне, и по характеру. Такой же заботливый был. И вот сгорел… Как она не сломалась? Где нашла силы жить? Этого Ирина Георгиевна не знает. Горькие слезы — вот и весь ее ответ.
— Как будто вчера было… Нет, сегодня.. Все на нервной почве. Накапливалось. Это же онкология… Так его внутренний стресс сказался через много лет. Никогда ничем не болел и вдруг — все… Мало я ему говорила, как люблю его, все ворчала: давай, занимайся. Кому это надо? Он уже не говорил — спросила: «Мишенька, ты меня любишь?» Кивнул. Говорю: «А уж как я тебя люблю!..» Не по-божески это — когда родитель переживает ребенка.
Ирина Георгиевна похоронила сына. Поставила общий памятник ему и… мужу. И еще больше укрепилась в мысли, что должна побывать на месте гибели. Но как? Ее и слушать никто не хотел. Что за бред — брать женщину в двухмесячный поход на военном корабле!
— Если бы не друг семьи Валерий Иванович Алексин (тогда главный штурман Российского флота), ничего бы не получилось… Помню, увидела проволочный трап военного самолета в Чкаловске, по которому нужно было карабкаться, и испугалась: куда ты, дура старая, едешь? Соображаешь что-нибудь?
Второй раз Журавина испытыла шок от танкера, на котором ей предстояло отправиться в дальнее плавание. Ржавый, страшный, облупленный, всю дорогу на Гавайи пребывавший в состоянии ремонта. Тайфуны, штормы, ураганы — все ужасы морской стихии Ирина Журавина испытала на себе.
Она стремилась к этой цели 27 лет. И добилась своего. Храбрая женщина, отважившаяся на тяжелый долгий поход только для того, чтобы склонить голову над тем местом, где погиб ее муж. Постоять, поплакать.
— Рвалась туда, как на могилу. Зачем-то ведь ходят люди на кладбище… Не я хоронила его, не я закрыла ему глаза. У меня был долг перед ним…
Уже в Тихом океане у Ирины Георгиевны возникла мысль набрать в сосуд воды и захоронить его рядом с сыном.
— Побывала на месте гибели… И стало грустно. Туда шла — была цель. А когда отревелась, откричалась… Дальше-то что?
Тела шестерых найденных подводников с К-129 американцы подняли и захоронили чуть южнее Гавайских островов — вдова Журавина побывала и там. Долгие годы она не давала покоя ВМФ. За что была награждена медалью «300 лет Российскому флоту». А еще за свои страдания, болезни, смерть близких. За скромную, но достойную жизнь.
— Что обо мне писать? — неожиданно сказала она на прощание. — Я же не героиня. Никого не спасла: ни мужа, ни сына. Хоть бы одного…
Это было не в ее силах. То, что могла, сделала.
