Александра Коллонтай: указавшая дорогу к "крылатому Эросу"

Она решительно отказала 40-летнему адъютанту императора Александра III генералу Тутомину, из-за ее  равнодушия пустили себе пулю в висок морской офицер Михаил Буковский и сын генерала Иван Драгомиров, в нее с первого взгляда влюблялись первые при царе красавцы и большевистские вожди. Ей одинаково эффектно удавалось вертеть очень многими мужчинами — и будучи дворянкой, и уже на посту советского наркома. Александра Михайловна Коллонтай, урожденная Домонтович, вошла в мировую историю как первая в мире женщина-министр и глава дипломатической миссии. Но главное, именно с ее легкой руки период с 1918-го до середины 30-х годов в советской истории называют эпохой сексуальной революции.

Надо сказать, что коренные изменения в семейное право советская власть внесла практически с первых своих дней. Сам Ленин предсказывал, что «в области брака близится революция, созвучная пролетарской». И он не ошибся. В первые 15 лет Советская Россия действительно переживала пик не только политического, но и духовного раскрепощения. Так что Октябрь 1917-го вместе с диктатурой рабочих породил и новую межполовую мораль. И одним из самых активных проповедников этой морали стала наша героиня — Александра Коллонтай.

Александра Михайловна была одним из авторов двух знаковых для страны декретов. Первый, принятый уже 18 декабря 1917 года, провозглашал легитимными только гражданские браки, а церковное венчание объявлял частным делом брачующихся, т.е. не имеющим никаких правовых последствий. Еще один декрет — «О расторжении брака» — предусматривал полную свободу развода не только по обоюдному согласию супругов, но даже по заявлению одного из них. Бракоразводные дела отныне рассматривались не Священным Синодом, а местными гражданскими судами всего за полчаса. Достаточно вспомнить скоротечные брак и развод Остапа Бендера с гражданкой Грицацуевой, описанные Ильфом и Петровым. Остап женился на «знойной женщине» сразу как узнал, что у неё есть вожделенный стул, – никакого срока на обдумывание намерений молодым в ЗАГСе не давали. Сколько времени потребовалось «бриллиантовой вдовушке» на развод, история умалчивает, но, судя по всему, тоже немного. Помните, по прибытии в Черноморск Великий Комбинатор размышлял: «Сейчас я, кажется, холост. Еще недавно старгородский ЗАГС прислал мне извещение о том, что брак мой с гражданкой Грицацуевой расторгнут по заявлению с её стороны и мне присваивается добрачная фамилия О. Бендер». Другими словами, ни согласие, ни даже присутствие мужа на бракоразводном процессе по новому декрету не требовалось.

До «Декрета о сексе» дело, к счастью, не дошло, но вопрос о пролетарской половой морали стал широко обсуждаться даже на страницах партийной прессы. Общественное сознание с восторгом приняло яркий и раскрепощенный женский образ, подобный тому, который изображен на знаменитой картине французского художника Делакруа «Свобода на баррикадах». Однако «первая леди» Советской России — Надежда Крупская — мало подходила на роль секс-символа новой эпохи. Замена быстро нашлась — яркая фигура Александры Коллонтай, о чьих многочисленных любовных похождениях и романах ходили легенды, оказалась подходящей кандидатурой.

Коллонтай организовала и возглавила так называемый Женотдел в партии. По её замыслу, он должен был сосредоточить в своих руках рычаги государственной эмансипационной политики. Главная советская феминистка, которую на Западе прозвали «Валькирией революции», предлагала спасать женщин от экономического рабства путем их освобождения от «быта», а также от привязанности к мужчине, по крайней мере, к конкретному мужчине. Представительница слабого пола в раннем советском обще­стве позиционировалась, в первую очередь, как работница и лишь затем, если время останется — как супруга, мать и хранительница семейного очага.

Эффект разорвавшейся бомбы имела фраза Коллонтай о том, что «для классовых задач пролетариата совершенно безразлично, принимает ли любовь форму длительного и оформленного союза или выражается в виде проходящей связи». Поддержанные массами, эти идеи породили лозунги типа «Брак – пережиток прошлого!», «Любовь – буржуазное излишество!». Дошло до того, что сам глава Наркомпроса Анатолий Луначарский заявил: «Любви нет, а есть физиологическое явление природы, и телячьи нежности тут решительно ни при чем». Проще говоря, самое тонкое и светлое из всех чувств, на которое только способен человек, новая власть с подачи Александры Михайловны заменила грубым инстинктом спаривания.

Героиня рассказа Коллонтай «Любовь трёх поколений», комсомолка Женя, на секс смотрит без буржуазного лицемерия: «Они (половые партнёры) мне просто нравились, и я чувствовала, что нравлюсь им… Всё это так просто. И потом, ведь это ни к чему не обязывает. Я не понимаю, мама, что тебя так волнует? Если бы я себя продавала или если бы меня изнасиловали – это другое дело. Но ведь я шла на это добровольно и охотно. Пока мы друг другу нравимся – мы вместе; пройдёт – разберёмся. Ущерба нет никакого». Многие советские женщины вслед за раскрепощенной комсомолкой Женей преобразились не только внутренне, но и внешне: наделенные новыми правами и свободами, гражданки Страны Советов не без удовольствия облачились в шляпки, фильдеперсовые чулки и шелковые блузки. А иные даже брюки надели!

Не удивительно, что уже в начале 20-х годов в стране стали безудержно плодиться общества типа «Лига свободной любви», чьи активисты пропагандировали секс со всеми без разбора. В 1924 году весь СССР живо обсуждал демонстрации московского общества «Долой стыд!», члены которого – как мужчины, так и женщины – появлялись на улицах и ездили в трамваях совершенно нагие. Причем общества эти были совершенно легальны и, судя по всему, одобрены с самого верху. Иначе как объяснить тот факт, что одним из идейных вдохновителей обнаженных пролетариев был любимец Ленина Карл Радек, лично возглавлявший в 20-е годы колонны раздетых у стен священного Кремля. Художница Наталья Северцова-Габричевская так рассказывала о реакции прохожих на подобные марши: «Кто-то хохотал до слёз, кто-то плевался. Старухи крестились, говоря: «Апокалипсис! Конец света!» и растерянно спрашивали у прохожих: «Что ж это? И нас заставят раздеться?». Мальчишки в полном восторге бежали за демонстрантами следом».

Явно симпатизировал обществу «Долой стыд!» главный пролетарский поэт Владимир Маяковский. Когда «бесстыдные» агитаторы со своей «просветительской» миссией прибыли в Симферополь, их повсюду сопровождал именно «бунтарь, главарь, горлан». Впрочем, сам Владимир Владимирович при этом не обнажался, а гордо шествовал в белоснежном костюме в окружении голых мамзелей. Влюбчивому Маяковскому весьма импонировала вся эта сексуальная свобода, он принял её с тем же восторгом и энтузиазмом, что и революцию — достаточно вспомнить странный тройственный союз поэта с семейством Осипа и Лили Бриков. Кстати, сама муза Маяковского и всего русского авангарда вполне справедливо вошла в историю как один из ярчайших символов раскрепощенной женщины и советской сексуальной революции.

Герберт Уэллс, посетив Петроград осенью 1920 года, рассказал о своих впечатлениях о странных советских нравах на страницах книги «Россия во мгле»:

В городах, наряду с подъемом народного просвещения и интеллектуальным развитием молодежи, возросла и ее распущенность в вопросах пола. Тяжелая нравственная лихорадка, переживаемая русской молодежью, — единственное темное пятно на фоне успехов народного просвещения в России.

Нравственная лихорадка, поразившая советскую молодежь, была и правда очень тяжелой. По одной из версий, в первом Уставе Российского Коммунистического Союза молодёжи (РКСМ) от 1918 года имелся пункт такого содержания: «Каждая комсомолка обязана отдаться любому комсомольцу по первому требованию, если он регулярно платит членские взносы и занимается общественной работой». Считается, что автором этого документа был Оскар Рывкин (арестован и расстрелян в 1937 году). Сразу оговоримся, что доказательств наличия этого пункта в вышеуказанном документе нам найти не удалось. Так что, скорее всего, это была просто позднесоветская байка, которая вполне удачно вписывалась в объяснение причин, по которым советское общество 20-х годов в вопросе сексуальной раскрепощенности давало 100-очковую фору любой другой стране.

Не меньше споров вызвал и другой одиозный документ, датированный февралем 1918 года — Декрет Саратовского Губернского СНК, который вместе с обобществлением земли и орудий труда постановил национализировать ещё и женщин. Указ отменял «право постояннаго владения женщинами от 17 до 30 лет», объявлял их «достоянiемъ всего трудового народа», которым может воспользоваться каждый мужчина «не чаще четырехъ разъ за неделю и не более 3-хь часовъ». Декрет этот действительно существовал – его оригинал хранится в архиве УФСБ РФ по Орловской области. Однако он был фальшивкой, сфабрикованной владельцем саратовской чайной Михаилом Уваровым. Предполагается, что таким образом остроумный мужичок хотел высмеять нигилизм местных анархистов в вопросах семьи и брака. За свою шутку Михаил заплатил сполна: через несколько дней группа анархистов разграбила чайную, а его самого убила.

Впрочем, убийство Уварова уже не могло остановить тиражирование декрета: с необычайной быстротой пасквиль стал распространяться по стране. Весной 1918 года он был перепечатан многими газетами: одни редакторы публиковали его как курьёзный документ в разделе анекдотов, другие пытались им дискредитировать анархистов, а через них и Советскую власть. Большевики резко осудили публикацию документа, однако процесс распространения фальшивки уже вышел из-под контроля властей, стали появляться различные ее варианты. Так, «декрет», опубликованный во Владимире, вводил национализацию женщин с 18-летнего возраста: «Всякая девица, достигшая 18 лет и не вышедшая замуж, обязана под страхом наказания зарегистрироваться в бюро свободной любви». Кое-где на местах чересчур ретивые большевистские начальники принимали липовый «декрет» за подлинный и в пылу «революционного» усердия начинали его реализовывать.

Но если хозяин самарской чайной предлагал сделать женщин общественным достоянием в шутку, то коллега Александры Коллонтай — известная коммунистка Софья Смидович — в газете «Правда» говорила об этому уже всерьез:

Нынешняя мораль нашей молодежи в кратком изложении состоит в следующем: каждый, даже несовершеннолетний, комсомолец и каждый студент «рабфака» имеет право и обязан удовлетворять свои сексуальные потребности. Это понятие сделалось аксиомой, и воздержание рассматривают как ограниченность, свойственную буржуазному мышлению. Если мужчина вожделеет к юной девушке, будь она студенткой, работницей или даже девушкой школьного возраста, то девушка обязана подчиниться этому вожделению, иначе её сочтут буржуазной дочкой, недостойной называться истинной коммунисткой…

Нарушительниц правил новой коммунистической морали осуждали на комсомольских собраниях. Однако многие комсомолки приводили в ответ слова Александры Коллонтай о том, что «женщина теперь сама сможет выбирать себе мужчину». И парировали, что если мужчины будут принуждать их к соитию, то они выйдут их комсомола. Однако смелых, готовых дать отпор, было не так уж и много, поскольку половое воздержание в СССР стали приравнивать к мещанству – ну разве какая-нибудь комсомолка хотела прослыть мещанкой? А то ведь еще и обидный вопрос задать могут «Ты случайно не из института благородных девиц?»

В общем, стараниями Коллонтай половой вопрос в 20-е годы был поставлен едва ли не на государственном уровне. Судите сами: «Тезисы о коммунистической морали в области брачных отношений», сформулированные Александрой Михайловной, были опубликованы в 1921 году в популярнейшем журнале «Коммунистка», книги о половом воспитании в ту пору выпускались просто гигантскими тиражами. Причем иллюстрировались они порой весьма оригинально. В открытых источниках нередко встречается забавная по сегодняшним меркам картинка, содержание которой опять же сводится к тому, что каждая порядочная комсомолка должна идти навстречу половым стремлениям комсомольца.

Это иллюстрация к сборнику, в котором были опубликованы сценарии агитационных комсомольских спектаклей. Рядом с картинкой описание мизансцены: «Играет «Яблочко». На сцене два комсомольца с плакатами. Девушка идет и садится на скамейку, не глядя на комсомольца. «Яблочко» обрывается. После молчания комсомолка обращается к комсомольцу, кончая разговор словом «Идём». Комсомолец радостно вскакивает, обнимает ее. Музыка опять играет «Яблочко». Они скрываются». Наверняка спектакль на такую резонансную тему имел просто ошеломительный успех.

«Крылатый эрос революции», воспетый Коллонтай, вызывал брожение не только в головах, но и в штанах пролетариата, что привело к появлению различных течений и теорий, посвященных семейно-половым вопросам. Следствием всех этих идей стала легитимация самых одиозных форм брака и семьи – от гомосексуальных и тройственных союзов до коммун, в которых добровольно жили 10–12 человек, ведя совместные хозяйство и половую жизнь, не разделяясь при этом на постоянные пары. Очень скоро все это сексуальное разнообразие власти заклеймят нэпманским угаром и постараются забыть как дурной сон, но в начале 20-х Александра Коллонтай не без удовлетворения отмечала:

Такой пестроты брачных отношений еще не знавала история: неразрывный брак с устойчивой семьей и рядом преходящая свободная связь, тайный адюльтер в браке и открытое сожительство девушки с её возлюбленным, брак парный, брак втроем и даже сложная форма брака вчетвером.

Не случайно именно Коллонтай (наравне с главной немецкой коммунисткой Кларой Цеткин) приписывают авторство «теории стакана воды», которая заключалась в отрицании любви и сведении отношений между мужчиной и женщиной к инстинктивной сексуальной потребности, которая должна находить удовлетворение без всяких «условностей», так же просто, как утоление жажды (заняться сексом просто, как выпить стакан воды).

Бурная личная жизнь Александры Михайловны полностью соответствовала выдвинутым ею тезисам о сексуальной свободе. Она знала путь к сердцам мужчин. Причем мужчин много младше нее. Знаменитый философ Питирим Сорокин так отзывался об авторе «теории стакана воды»:

Что касается этой женщины, то очевидно, что её революционный энтузиазм — не что иное, как опосредованное удовлетворение её нимфомании. Несмотря на её многочисленных „мужей“, Коллонтай — вначале жена генерала, затем любовница дюжины мужчин — всё ещё не пресыщена. Она ищет новые формы сексуального садизма. Я хотел бы, чтоб её понаблюдали Фрейд и другие психиатры. Это был бы для них редкий объект.

Тем временем официально разрешенная с самого верха, сексуальная свобода едва не оставила молодую советскую республику без проституток: «жриц любви» заменили «знакомые», которым не нужно было платить. Так, председатель пионерского суда в рассказе Пантелеймона Романова «Суд над пионером» заявляет: «Любовью пусть занимаются и стихи пишут нэпманские сынки, а с нас довольно и здоровой потребности, для удовлетворения которой мы не пойдём к проституткам потому, что у нас есть товарищи. Лучше хулиганом быть, чем любовь разводить». Товарищ Коллонтай записала искоренение проституции в перечень завоеваний политики эмансипации: «Проглотив семейно-брачные формы собственности, коммунистический коллектив упразднил и проституцию».

Действительно, половая свобода в Советской Республике удивительным образом сочеталась с нетерпимым отношением к проституции, которая оценивалась как побочный продукт патриархата. «Ночных бабочек» отправляли в специальные учреждения и лечили с помощью «трудотерапии», ибо сам Ленин предлагал «возвратить проститутку к производительному труду, найти ей место в общественном хозяйстве». Вот только результаты перековки «жриц любви», мягко говоря, не вполне соответствовали прилагаемым усилиям. В 1922 году слушатель Института красной профессуры И.И.Литвинов записал в дневнике: «2 часа ночи, я очутился на Тверской… В море огней утопают кафе, бойко торгующие всю ночь. В них поют, играют и танцуют. Весело… Вокруг них на панелях ютятся проститутки-неудачницы, до поздней ночи не нашедшие покупателей своих ласк».

Однако вскоре размаху сексуального разгула в СССР начал поражаться сам Ленин. «Хотя я меньше всего мрачный аскет, но мне так называемая новая половая жизнь кажется разновидностью доброго буржуазного дома терпимости», — писал Ильич незадолго до смерти. На его глазах государство первой в мире пролетарской диктатуры превращалось в гигантский бордель. В одной из бесед с Кларой Цеткин Ленин заметил, что теория «стакана воды» — «совершенно не марксистская» и сверх того – противообщественная:

Как коммунист, я не питаю ни малейшей симпатии к теории «стакана воды», хотя бы на ней и красовалась этикетка «освобожденная любовь». Вдобавок она и не нова, и не коммунистична. Вы, вероятно, помните, что эта теория проповедывалась в изящной литературе, примерно в середине прошлого века, как «эмансипация сердца». В буржуазной практике она обратилась в эмансипацию тела.

Сама Цеткин тоже вдруг стала резко противиться, чтобы марксизм во всем мире ассоциировался с половой распущенностью. Отрезвление, хоть и постепенное, но происходило: идеи главной советской феминистки Коллонтай, поначалу принятые новой властью с воодушевлением, стали получать отпор.

Не удивительно, что вскоре под статьями Александры Коллонтай стали публиковаться примечания редакции о том, что материал публикуется в дискуссионном порядке. Журнал «Молодая гвардия» начал прямо критиковать теорию сексуальности. После того, как коллега Коллонтай по Женотделу, Полина Виноградская, написала статью «Вопросы морали, пола, быта и тов. Коллонтай», в которой обвинила подругу в анархизме, мелкобуржуазности, «жоржсандизме», назвав ее коммунисткой «с солидной дозой феминистского мусора», Александра Михайловна и вовсе поубавила феминистский пыл. Впрочем, сама Виноградская немногим ранее столь же убедительно писала о многоженстве и многомужестве как о вполне допустимой практике — в СССР многие «перековывались» из раскрепощенных дамочек в законченных моралисток буквально в одночасье.

Со второй половины 20-х годов в СССР начали постепенно изживать завоевания сексуальной революции – стремительный рост числа матерей-одиночек и беспризорников, венерических заболеваний (лечить их тогда, кстати, еще не умели), женского суицида, количества изнасилований требовали принятия срочных мер. Стартовала планомерная деэротизация советского общества: из продажи стали изымать ставшие необычайно популярными порноснимки (с 1929 года их запретят совсем), журналы эротического содержания, фильмы, пропагандирующие свободную любовь (например, картину «Третья Мещанская. Любовь втроем» о жизни двух мужчин и одной женщины, основанный на реальных событиях). Все эти пикантные свидетельства эпохи сексуальной революции просто исчезли. Их, сгорая со стыда, спрятали столь надежно, что и по сей день найти трудно. «Партия в последующем очень негативно относилась к тому периоду, когда пропагандировала сексуальную свободу, распущенность. Достать снимки, протоколы и документы об обществе «Долой стыд!» труднее, чем какие-то документы НКВД. Фотографии демонстраций на Красной площади, – а их несколько десятков, – они так упрятаны в архивы партии, что до них трудно докопаться, некоторые вывезены за рубеж», — писал исследователь Сергей Агарков.

В 1924 году все советские газеты растиражировали заметку «Двенадцать половых заповедей революционного пролетариата» — самый яркий из образцов советской антисексуальной пропаганды середины 20-х годов. Кодекс регламентировал частоту занятия сексом, провозглашал пользу воздержания, моногамности, осуждал ревность, флирт и половые извращения.

Это были выдержки из брошюры «Революция и молодежь», автором которой был советский психолог Арон Залкинд. В отличие от идеологов свободной любви, он выступал против частой смены партнёров, утверждая, что половая неразборчивость граждан может обернуться вырождением нации. Брошюра начиналась следующими словами: «Оздоровление изуродованной половой жизни нам нужно начать, конечно, в первую голову с детей, организм которых ещё вполне гибок, вполне доступен здоровым воспитательным воздействиям. Именно с раннего детства начинает грубо искажаться половое содержание современного человека, и в раннем же детстве надо этот гнилостный процесс предупредить». Другими словами, Залкинд уже сомневался, что большевикам удастся остановить «гнилостный половой процесс» у почувствовавшего вкус распутства пролетариата, и предлагал спасать хотя бы детей.

Отношение к сексуальной свободе, к которой некогда призывала Александра Коллонтай, стало кардинально меняться после того, как в 1926 году в прессе поднялась волна по так называемому Чубаровскому делу – случаю группового изнасилования 40-ка рабочими 20-летней крестьянки Любы Беляковой, приехавшей учиться в Ленинград (случай произошел в Чубаровом переулке на Лиговке – отсюда название дела). Состоялся суд, в ходе которого обвиняемые заявили, что они живут по устоявшемуся в обществе принципу «Женщина — не человек, а всего лишь самка». Преступники заявили, что взяли девушку «поиграть», но не убили же — а комсомолка должна отвечать на пролетарские желания. «Чубаровское» дело получило такой широкий общественный резонанс, что грозило срывом планов индустриализации страны. Поэтому вместо обычных 5 лет, которые давали за подобные преступления, шестеро насильников были приговорены к расстрелу, остальные получили длительные сроки отсидки. Изнасилование, тем более групповое, получило статус антисоветского акта, подрывающего доверие к социалистическому порядку. Ну а у самого явления насилия над женщинами появилось свое наименование — «чубаровщина».

Казалось бы, после этого советское законодательство о семье, составленное не без помощи нашей героини, должно было существенно ужесточиться. Но нет! В том же 1926 году в СССР был принят новый Кодекс о браке и семье, который объявил легитимным так называемый фактический брак. Юридическая регистрация семейных отношений при этом не отменялась, но стала как будто и необязательной — ведь фактический союз, а попросту сожительство, было приравнено к оформленному в ЗАГСе браку. Поэт Демьян Бедный на это метко съехидничал: «На кой же нам черт регистрировать брак, если можно и так». Последствия этой реформы не заставили себя долго ждать: к 1931 году СССР завоевал первое место в мире по количеству разводов. Гордиться было нечем. Большевикам пришлось признать, что утверждение об отмирании семьи при социализме было большой ошибкой.

С середины 1930-х годов сфера интимных отношений в СССР стала предельно политизированной, а сексуальные эксперименты оказались под запретом. Но не только по воле Иосифа Сталина, возродившего «культ семьи». Все эти идеи Коллонтай о половой свободе не учитывали того, что декретом нельзя людям запретить ревновать, желать побыть наедине с любимым человеком и хотеть обладать только им, а не получать в партнёры того, на кого укажет «безликий и могучий товарищ Коллектив». Как бы то ни было, но в середине 30-х на страницах газет и журналов уже невозможно было найти так любимых Александрой Коллонтай дискуссий по половым вопросам. Новый социалистический сексуальный пуританизм поощрялся и пропагандировался на всех уровнях. Семья была объявлена «ячейкой общества», регулируемой государством.

Ну а что же «Валькирия революции»? Не простив очередной измены Павлу Дыбенко, Александра Коллонтай попросила Сталина, чтобы её отправили на работу за границу. Оказавшись с дипломатической миссией в Норвегии, она в свои 50 с хвостиком вскоре закрутила роман с французским коммунистом Марселем Боди. Он был младше советской революционерки на 21 год… Однако товарищи по партии прозрачно намекнули раскрепощенной Шурочке, что хоть её новый избранник и стоит на правильной идеологической платформе, но всё же француз — в самом деле, негоже поборнице революции пятнать себя связями с выходцем из буржуазной Европы.

Коллонтай осталась одна. В 1937-м расстреляли ее бывшего возлюбленного Шляпникова, затем прежнего любовника Саткевича, в 1938-ом дошла очередь и до Дыбенко… А Александра Коллонтай, указавшая советским гражданам путь к «Крылатому Эросу», благополучно пережила все волны «большого террора» — она умела не высовываться. Сталин «списал» ее с дипломатической службы только когда ей было уже 73 года. В Москве постаревшую «Валькирию» встретили более чем скромно. Поселили в трехкомнатной квартире с казенной мебелью – своей Коллонтай так и не обзавелась. Александре Михайловне с трудом удалось выхлопотать пенсию – почему-то отсутствовали данные о ее партийном стаже. Постепенно ее имя стали забывать. Она умерла в 1952 году почти в полной безвестности, не дожив пяти дней до своего 80-летнего юбилея.

О других женщинах, оставивших след в истории, читайте в статьях Екатерина II: от Фике до Великой и Мария Темрюковна: Мессалина на русском престоле.