Лучшему другу Майклу Джексону — посмертно
Майкл, ты любил шуточки, но это дурацкая шутка, правда, дурацкая. Осиротить стольких людей сразу! Самое гадкое — ничего не исправишь, никакая ругань не поможет. Не могу себе представить, что тебя больше нет, не могу…
Майкл, я сегодня вспоминала твое первое Рождество. Помнишь? Я просто ужаснулась, когда узнала, что родители никогда не устраивали вам в детстве Рождество, не клали подарки под елку, не предлагали загадать желание для Санта-Клауса. У свидетелей Иеговы это не положено. Нелепо! Я не буду осуждать чужие верования, но для меня Рождество — это даже не религиозный праздник, а праздник надежды. Рождество и день рождения — что может быть для ребенка лучше? Как можно лишать детей надежды, что в эту волшебную ночь сбудется заветное желание?!
Помнишь, когда ты уже перестал быть свидетелем Иеговы, я твердо заявила, что теперь никто не может помешать праздновать Рождество. Мы с помощниками ночью нарядили для тебя елку, натолкали под нее кучу подарков и всюду развесили гирлянды с огнями. Помнишь? Ты помнишь, какие подарки были под елкой? Должен помнить — множество водяных пистолетов! Я знала о твоей страсти к этой игре в «обливалки» с водяными пистолетами, воздушными шариками, наполненными водой, и даже ведрами воды.
Под елкой лежали пистолеты и автоматы для целой команды, чтобы было весело. И ведь было!
А подарок в виде слона? Что можно подарить человеку, у которого есть все? Все, да не все: в твоем зоопарке слона не было, а благодаря мне появился!
Майкл Уайлдинг — второй из семи мужей
Майкл Уайлдинг выглядел надежной стеной, за которой так хотелось спрятаться. Спокойный, мягкий, интеллигентный, на двадцать лет старше, отчего казался папочкой, — чем не отец будущим детям? Проблема только в его супруге и еще больше… его любовнице — самой Марлен Дитрих! Сейчас я могу признаться, что это стало важным аргументом за атаку на Майкла. Отбить любовника у Марлен Дитрих!.. И пусть меня называют разлучницей!
Если честно, то Майкл маялся, тогда я этого не замечала, а теперь прекрасно понимаю. Он уже запутался в своих отношениях, как муха в паутине, не хотелось ссориться с женой, и Марлен доставала… Есть такой сорт мужчин (подозреваю, что их большинство!), которые не могут решить проблему отношений сами, разрубив гордиев узел, им требуется хорошенький пинок женской ноги. У Майкла это не решалась сделать ни та, ни другая.
Я ничего не делала, просто надоели нерешительные метания Майкла, и когда он подарил мне кольцо с сапфирами и бриллиантиками, расценила это как знак желания связать свою судьбу с моей. Не могу сказать, чтобы он сильно сопротивлялся, скорее вздохнул почти обреченно. Для Майкла я была выходом из запутанной ситуации, в ответ на мой вопрос: «Милый, ты женишься на мне?» — он промямлил нечто невразумительное, что при желании вполне можно принять за согласие или обещание. Перед всем миром Уайлдинг картинно развел руками: «Ну что я могу поделать, если эта красотка вцепилась в меня как кошка всеми своими коготочками!»
Хуже всего, что, обнадежив меня в Лос-Анджелесе, Майкл тут же вернулся в Лондон и стал встречаться с прежней любовницей Марлен Дитрих! Каюсь, если бы он просто отделался от меня кольцом, вернувшись к жене, я быстро утешилась бы в объятиях кого-то другого, но возвращение к старой любовнице от молодой красавицы!.. Ну уж нет, дорогой! Марлен Дитрих талант и красавица, но она стара!
В феврале 1952 года мы поженились. В январе следующего года у нас родился Майкл Говард. Оба моих замечательных сына похожи на меня и мало похожи на Майкла-старшего.
Говорят, Марлен Дитрих возмущалась: «Что такое есть у нее, чего нет у меня?!»
Красота и молодость имелись у многих актрис Голливуда, но не у всех было горячее желание создать крепкую семью и иметь детей. У меня было. Может, именно этого не хватало божественной Марлен? Любовниц все же бросают (хотя жен тоже, по себе знаю).
Осуждение было подобно волне цунами, оно перехлестывало разумные пределы. Разлучница! Ее нельзя подпускать к мужьям, обязательно уведет! Несчастная обманутая супруга Уайлдинга!
Интересно, почему, когда Майкл Уайлдинг открыто наставлял супруге рога с Марлен Дитрих, никто не кричал, что Дитрих разбивает прочный союз или убивает жену Майкла? Почему за побочную связь и измены не осуждали ни Майкла, ни Марлен и не жалели жену Уайлдинга, а если я честно вышла за него замуж, это преступление? Почему ходить в любовницах почетней и простительней, чем выходить замуж за тех, кого любишь?
Я предпочла быть не любовницей, а женой.
* * *
Майкл все так же спокойно наблюдал за моей истерикой.
— Ну ударь меня, ударь!
Вызов ни к чему не привел, муж пожал плечами:
— Никогда не бил истеричек.
— Ты даже этого не можешь! А что ты можешь?! Спокойно дожидаться старости?!
— Я говорил, что у нас нет будущего…
Он и правда говорил, но я этого не понимала, когда я боролась за Уайлдинга, меня мало заботило даже ближайшее будущее, я должна стать его женой, и точка! А теперь пожинала плоды необдуманной настойчивости. Так еще не раз было в моей жизни, но я все равно не жалею. Почти пять лет мы были мужем и женой, родили двух великолепных мальчишек, которые потом подарили мне внуков… И хотя роды были очень трудными, мамашу едва спасли, оба раза сделав кесарево с осложнениями, все равно я рада, что родила детей.
«Чего тебе не хватает?» — риторически вопрошала мама. И правда, чего?
Жизни.
Я женила Уайлдинга на себе, чтобы иметь спокойного, выдержанного мужа, но как раз его спокойствие и выдержка и оказались камнем преткновения. Мне нужна бурная семейная жизнь, пусть со ссорами, но с такими сладкими примирениями, нужно, чтобы все бурлило, чтобы мужчина пытался подчинить меня своей воле, а я, сначала сопротивляясь, все же поддавалась, но ненадолго, а завтра все начиналось сначала: ссоры, крики, примирения, сопротивление и подчинение… Сплошное укрощение строптивой.
Этого категорически не было с Уайлдингом, такое я позже нашла у Бартона, если бы Ричард не пил, мы бы жили вместе до сих пор, и он не умер бы! Ричард умер не от сердечного приступа, а от излишней опеки и безделья, от этого умрешь скорей, чем от нагрузки. Пусть его так называемая вдова твердит что угодно, я знаю Ричарда куда лучше, я сама такая. Вот ты, Майкл, смог бы ходить по одной доске, жить по команде и ничего не делать?
Кошмар! Неужели ты от этого и умер?! Боже…
О народной любви
Вчера хохотала до колик. Одна из сиделок на вопрос, помнит ли она хоть одну мою роль, с важным видом ответила:
— А как же! Клеопатру!
— А еще? Ведь я совсем не за нее получила своих «Оскаров».
— Да, конечно! Этот… как его… «Баттерфляй» я не видела…
— «Баттерфилд, 8»…
— Да, наверное. А вот вашу Вирджинию помню отлично. Такая старая растрепа, вечно пьяная скандалистка.
— Вы имеете в виду фильм «Кто боится Вирджинии Вульф?».
— Я и говорю, вашу роль Вирджинии. Здорово вы изобразили эту Вульф, словно и правда всю жизнь пьянствовали! Ой, извините…
Я смеялась, во-первых, потому что действительно почти всю жизнь пьянствовала, во-вторых, потому что героиню в фильме зовут Мартой. Попыталась задавать вопросы и другим и выяснила, что почти все считают, что я играла Вирджинию Вульф, мало кто помнит Марту.
«Глисты кончились, что посоветуете еще?»
Смешное бывает в самых неожиданных ситуациях. Когда я немыслимыми усилиями похудела, таблоиды вопили, что это при помощи… солитеров! Мол, мы с… Ладно, не буду повторять чужих сплетен, я и только я нарочно наглоталась глистов, чтобы те, постепенно увеличиваясь в размерах, пожирали внутри все, что съедено за столом!
Боже, даже сейчас с трудом удерживаюсь, чтобы не вывернуть вчерашний обед. А тогда точно похудела, потому что, прочитав этот бред, несколько дней попросту не могла проглотить и кусочка. Чертовы придурки, надо же придумать такую гадость, чтоб у них самих в задницах глисты завелись!
Да, после «Вирджинии Вульф» мне пришлось быстро худеть, поскольку для роли я набрала слишком много и позже боролась с лишним весом, но все при помощи диет и упражнений, а не из-за глистов или другой живности в прямой кишке. Мне там и геморроя вполне хватало!
Бартон с трудом удержал меня от телеграммы в газету: «Глисты кончились, что посоветуете еще?».
Клеопатра в слезах
Нет никого глупее влюбленной по уши женщины. Такая способна простить все, даже подбитый глаз и откровенное предательство. Я еще не раз прощала Бартона, даже когда он предавал меня куда серьезней. Прощала, потому что любила. И люблю, несмотря на то что его давно нет на этом свете.
Я любила и была неуязвима. И, знаешь, люди поняли это! Меня осуждали и проклинали ханжи по обе стороны океана, порицал Ватикан и политические деятели, поливали грязью журналисты и газетчики, а вот простые римляне — нет. Я почувствовала это во время съемки сцены въезда Клеопатры в Рим. Грандиозная сцена с сумасшедшим количеством массовки, множеством костюмов, которую долго готовили, была страшна для меня тем, что я оказывалась один на один с толпой. Отовсюду сыпались откровенные угрозы вплоть до угроз убийства разлучницы. Кто мог гарантировать, что толпа действительно не совершит самосуд, не растерзает женщину, совершившую прелюбодеяние?
И вот я наверху, над толпой из нескольких тысяч статистов, пусть и в римских тогах, но от этого не ставших менее опасными, скорее наоборот, потому что толпа, играющая толпу, действует по ее же принципу. Достаточно клича «бей!» — и будут забыты все гуманные принципы, даже человек, не уничтоживший за свою жизнь и мухи, в толпе легко может превратиться в жестокого убийцу. Расправа толпы безжалостна и непредсказуема, и страшна именно своей непредсказуемостью и невозможностью остановить ее.
Это был момент высочайшего напряжения. Нервы на пределе, но ни остановить съемку, ни показать свой страх нельзя, никто бы не позволил до бесконечности продлевать съемочные дни и превращать Рим в съемочную площадку. У нас даже дублей лишних не было, тысячи человек не могли несколько раз повторять сцену.
И вдруг… вместо «Клеопатра!» статисты закричали «Лиз!». Да, они кричали не осуждая, а приветствуя меня! Римлянам оказалось безразлично, пишут ли обо мне гадости на первых полосах газет, порицает ли меня Ватикан, злятся ли чиновники, простые римляне поняли, что я по-настоящему люблю, каким-то шестым чувством уловили, что я готова ради своей любви на все, что она настоящая, а потому осуждению подлежать просто не может. Можно порицать поведение человека, но нельзя порицать Любовь. Если человечество будет это делать, то оно недостойно жизни на земле.
По окончании сцены после команды «стоп!» я низко поклонилась, но уже не экранному Цезарю—Харрисону, а статистам, тем, кто изображал римлян и приветствовал меня — Элизабет Тейлор — и Клеопатру, простив все за любовь.
Я плакала.
…Мои фиалковые глаза давно перестали быть таковыми, но блеск-то в них остался. Главное — аура, Майкл, главное, чтобы окружающие чувствовали, что в тебе полно жизни, что жизнь тебе интересна, тогда не заметят ни морщин, ни пятен, ни неудачных операций, ни десятков лишних фунтов. Это я могу сказать всем, не только тебе.
Любите жизнь, остальное приложится само собой!
Отрывки из книги «Элизабет Тейлор. Жизнь, рассказанная ею самой»
