9 марта 1953-го года состоялись похороны Иосифа Виссарионовича Сталина. Эта трагедия стала не только личной в семье вождя, но и вскоре выросла в самую настоящую народную истерию. В скорбную колонну за гробом кумира выстроились несколько сотен тысяч скорбящих. И тут началась масштабная давка… О ней нам рассказал свидетель произошедшего, Юрий Борко.
— Нам сказали, что в районе Трубной площади создается внешнее кольцо, перекрывающее все переулки, ведущие к площади. На реплику, что там полно солдат, инструктировавший нас человек явно не комсомольского возраста ответил, что военные решают свои задачи, они находятся на Трубной с утра, а нам необходимо остановить поток людей, стремящихся попасть туда. О том, что происходит на площади, он не сказал ни слова, но это и была самая важная информация: там произошло нечто такое, о чем представитель власти не хочет говорить. Умолчание — как знак беды; это чувство возникло мгновенно. Вслух, однако, никто ничего не сказал. Произнести то, о чем власть решила умолчать, было в те времена небезопасно. Стало понятно, что власти экстренно мобилизовали нас, так как ситуация вышла из-под контроля. Наш отряд быстрым шагом двинулся в путь и ближе к восьми вечера занял отведенное место. Это был узкий переулок, спускавшийся к Цветному бульвару.
Встретивший нас милицейский офицер предупредил, что надо встать плотно, в несколько рядов; стоящие сзади должны держать тех, кто впереди, потому что среди пытающейся прорваться толпы есть «криминальный элемент», и от них можно ожидать всякого. Толпа была многочисленной, но к ночи она уменьшилась, люди постарше ушли, осталась в основном шпана, изрядно подвыпившая и нахальная. Они разгонялись, пытаясь прорваться с ходу и все больше стервенея. Мы тоже «завелись», выхватывали наиболее наглых и швыряли их назад, где их подхватывали стоявшие сзади товарищи и препровождали в находившееся неподалеку отделение милиции.
Труднее всего было в первом ряду, и мы постоянно менялись местами. Где-то далеко за полночь шпана выдохлась, начала постепенно рассеиваться, и стало легче.
Утром, около восьми, нас отпустили, а я тут же поспешил к телефону-автомату. Еще с вечера, когда мы перегородили переулок, я позвонил Гале и объяснил, где нахожусь и чем буду занят всю ночь. В ответ я услышал взволнованный голос: Толя, ее старший брат, еще днем ушел к Колонному залу, до сих пор не вернулся, и она встревожена. Я попытался ее успокоить, сказав об огромной очереди, которая движется крайне медленно. Я умолчал, что уже знал о том, что произошло на Трубной.
Еще вечером мы узнали, что там есть жертвы. Не помню, то ли проговорился милиционер, зауважавший нас и признавший за «своих», глядя, как мы управляемся с толпой, то ли случайный прохожий. За ночь нам сообщали об этом не один раз, хотя и без подробностей. Я был в тревоге, но надеялся, что Толя, крепкий 30-летний мужчина, прошедший войну, сумеет выбраться из давки, или, может быть, успел миновать площадь и медленно движется к Дому Союзов.
Теперь я набирал номер телефона.
«Толя не вернулся», — сказала Галя. Во мне что-то обрушилось. И то, что Галя больше ничего не сказала, означало, что она тоже поняла это. Вскоре я был у нее, и мы тут же ушли.
Было светлое мартовское утро, а мы молча шли по улице, направляясь к ближайшему моргу в Первой градской больнице.
Уже издали увидели около морга скопление людей. Их вид не оставлял сомнений в том, что они пришли сюда по той же причине, что и мы. В этом морге Толи не оказалось. Мы нашли его в следующем, не помню, где он находился и как мы до него добрались.
Там тоже были потрясенные и придавленные горем люди, искавшие своих родственников. Сотрудник морга быстро просмотрел список и назвал имя, отчество и фамилию Галиного брата.
Процедура опознания прошла быстро. Отвечая на наш вопрос, патологоанатом сказал, что Толю нашли возле одного из домов на Трубной площади, рядом с низко расположенным окном, закрытым массивной чугунной решеткой. Его с такой силой вдавили в нее, что грудную клетку раздробило на множество частей.
Тяжкое зрелище похорон. Власти и рабски подвластные им радио и пресса хранили молчание. А по Москве с телеграфной скоростью распространялись слухи о том, что на Трубной погибли многие сотни людей.
